Все государства- члены ВОЗ приняли на себя обязательство по реализации Комплексного плана действий в области психического здоровья на 2013–2030 гг, но, как отмечают в организации, прогресс в достижении его целей, остается недостаточным. Одна из самых уязвимых групп в этом плане – заключенные. Недавно омбудсмен Сабина Алиева заявила, что существуют проблемы, в том числе с оказанием психологической помощи в пенитенциарных учреждениях страны.
О сложившейся ситуации и возможных путях выхода из нее, "Зеркалу" рассказал глава Правозащитного центра Азербайджана Эльдар Зейналов.
– В исправительных учреждениях больше нужны психологи или психиатры? Есть ли статистика по их количеству и, если да, насколько она соответствует мировым показателям?
– Общепринятый подход к здравоохранению в пенитенциарных учреждениях состоит в том, что его уровень для заключенных должен быть возможно ближе к тому, который существует у людей на свободе. Тюремные медицинские учреждения (медицинско-санитарные части, госпиталь, специализированные колонии) должны обеспечивать и психологическую, и психиатрическую помощь. Врачи по наиболее распространенным проблемам есть в тюремных медсанчастях, по более редким профилям — в центральном госпитале, а врачи уникальных специальностей могут привлекаться из гражданских больниц. Статистика по числу медицинского персонала такого профиля мне лично не встречалась. Но знаю, что психологи есть в каждом пенитенциарном учреждении, а психиатры — лишь в некоторых. Заключенные с психическими заболеваниями в основном отсеиваются на этапе следствия и суда, когда их отправляют на принудительное лечение в психиатрическую больницу под строгое наблюдение. Но некоторых психические проблемы настигают уже в заключении, и их в зависимости от степени серьезности болезни лечат или в госпитале (Медицинское Учреждение Министерства Юстиции), или в Психбольнице №1 (по решению суда).
Раньше психологи были лишь приходящими из Медуправления, фактически «для галочки», и такая ситуация критиковалась специализированными структурами ООН и Совета Европы. Сейчас положение исправилось, но лишь частично. С одной стороны, один психолог на тысячу людей с непростыми судьбами, полных комплексами, обидами на весь мир — это не очень много. С другой, если в тюрьмах психиатр является врачом и подчиняется Медицинскому Управлению Минюста, то психолог — это не врач медсанчасти, а офицер в подчинении Пенитенциарной Службы. А ведь не каждый заключенный с психологическими проблемами будет плакаться в жилетку врачу с погонами на плечах и фактически просвещать через него администрацию о своих конфликтах с сокамерниками…
Нормальной работе тюремных врачей по оказанию помощи заключенным препятствуют и другие факторы, например, соображения безопасности (когда отправку в госпиталь может запретить администрация), малая престижность у врачей работы в тюрьмах, низкий интерес наших ученых исследовать проблемы психологии в тюрьмах и пр.
– Если в стране всего чуть более 200 психиатров работает в госучреждениях, то в пенитенциарной системе их должно быть совсем немного…
–Вряд ли здесь применим прямолинейный статический подход. Ведь заключенные представляют не обычный срез населения, а сообщество людей, в большинстве своем психологически настроенных на конфликты с законом, агрессию, насилие. Многие из них имеют склонность к потреблению наркотиков и спиртного, и без этого ведут себя не вполне адекватно. Есть иностранцы с плохим знанием азербайджанского, встречаются религиозные меньшинства, которым трудно вписаться в разномастный коллектив заключенных.
Осужденным приходится каждый день смирять свои эмоции, чтобы не быть наказанными администрацией, и при этом отстаивать свой статус в преступном сообществе. А быть хорошим и для уголовников, и для администрации — недостижимая цель. Каждый попавший в эту среду человек с первых дней попадает в какую-то внутреннюю подгруппу — «масть» («воры», «мужики», «актив», «опущенные», «суки»), отношения между которыми жестко регламентированы тюремными традициями, несоблюдение которых может обойтись заключенному очень дорого. Если нарушение тюремных правил может обернуться штрафным изолятором или дополнительным сроком, то уголовники могут покалечить или убить за карточный долг, бывшую работу в полиции или суде, скрытую от них сексуальную ориентацию и пр.
Если в трудовом коллективе на свободе общение друг с другом и начальством ограничено рабочим временем, есть выходные и отпуска для разгрузки, то в тюрьме заключенные содержатся вместе круглые сутки и находятся под постоянным контролем администрации. Добавим сюда и то, что сообщество это — однополое, и возможность удовлетворить свои половые потребности ограничено лишь редкими семейными свиданиями, которые есть не у всех.
Психолог ведет на каждого заключенного свои записи, должен откликаться на потребность в психологической разгрузке, должен давать рекомендации администрации, что включать в план воспитательной работе и даже с кем из других заключенных его можно содержать вместе. И при этом на примерно одну тысячу заключенных колонии положен всего один психолог.
Так что количество психологов и психиатров на душу тюремного населения должно быть существенно выше, чем на свободе.
– Чем чревато несвоевременное, неквалифицированное оказание такой помощи или ее отсутствие?
– Конфликтами заключенного с администрацией и другими заключенными, суицидальными настроениями. Например, в 1990-е годы не редкими были бунты заключенных, побеги из колоний. А когда в колониях появились психологи, такие инциденты практически сошли на нет. Вспоминается и отчаянное сопротивление пенитенциарщиков идее телевизоров в камерах. А ведь, например, в Гобустанской тюрьме, в прошлом печально знаменитой своими суицидами, после появления телевизоров за первый год не было ни одной попытки суицида, хотя заключенные (даже иностранцы) смотрели лишь местные телеканалы.
Суициды вполне поддаются профилактике, есть отработанные, годами проверенные методики. Но если заключенного не посещают родственники, а в колонии один психолог на тысячу пациентов, то успешной ли будет его помощь?
– Что нужно сделать, чтобы изменить ситуацию к лучшему?
– Одно из предложений — переподчинить тюремных психологов медицинскому, а не тюремному начальству. Тогда им будет больше доверия, а работа их станет более успешной.
Кроме того, надо осознать, что психологическое состояние заключенного зависит не только от цвета краски на стене камеры или количества душеспасительных бесед с психологом, но и от множества других факторов. Так, очень важной является поддержка заключенного со стороны семьи, возможность занять свое время и свой мозг какой-то осмысленной деятельностью. Поэтому меня всегда удивляло многолетнее сопротивление пенитенциарной системы более частым контактам с семьей, запрет заочной учебы, отсутствие во многих колониях возможности работать. Сейчас это сопротивление сломлено и в недавно открытом пенитенциарном комплексе в Ленкорани можно было видеть, например, возможность видеосвязи с семьей, дистанционного участия в судебных заседаниях. Возможно, это подведет и к разрешению заочной учебы заключенных.
Хочу отметить и еще один момент, связанный с религиозностью осужденных. Сложно поверить, что люди, нарушившие большинство заповедей и совершавшие смертные грехи, могут быть религиозными или стать ими в тюрьме. Но это факт. Часть из них ведет себя так, чтобы понравиться администрации и получить хорошую характеристику (а без нее им не освободиться досрочно). Другие совершили свои преступления, направляемые религиозным фанатизмом. Но остальные ищут в религии то, чего они не получают ни от замначальника по воспитательной части, ни от психолога — ответы на вечные вопросы, добрые советы, возможность исповедоваться.
Но, как ни странно, хотя в каждом пенитенциарном учреждении есть мечеть или хотя бы комната для молитв, но они не обслуживаются представителями духовенства. И в результате их место занимает какой-нибудь осужденный религиозный экстремист. В качестве примера можно вспомнить «Движение Мусульманского Единства», часть сторонников которого была завербована именно в тюрьме.
По обычной логике, религиозные структуры должны быть заинтересованы в том, чтобы работать с теми, кому их духовная помощь куда важнее, чем многим на свободе. Тем более, что и законодательство позволяет им посещать тюрьмы и относит к тем людям, которые могут оказать положительное влияние на исправление осужденных. Но на деле их видят в тюрьмах лишь по большим праздникам. Создание в тюрьмах института тюремных священнослужителей, на мой взгляд, хорошо бы дополнило работу психологов.
– Как обстоят дела с психологической помощью уже бывшим заключенным?
– С этим немало своих проблем. Такая помощь, являющаяся частью процесса социальной адаптации, по закону является добровольным делом. Никто не будет стоять над душой у бывшего заключенного и заставлять его лечиться или консультироваться.
Вместе с тем, наше общество приравнивает посещение человеком психолога или психиатра к признанию его психически больным и стигматизирует таких людей. Вспомним молодого таксиста, страдавшего психическими проблемами и в конце концов зарезавшего пятерых членов своей семьи. Ведь его семья (даже мать — педагог и директор школы), сделали все, чтобы он избежал лечения и работал на такси, куда с психическими проблемами не берут.
Или бывший заключенный, попавший в тюрьму за избиение своей жены — он отсидел свой срок и затем убил бывшую жену, записав на диктофон свой план убийства, ход расправы и крики жертвы. Вряд ли он вполне нормален. Можно усомниться и в том, что в тюрьме психолог усердно работал над тем, чтобы он отказался от агрессии против жены.
Главное — что государство в таких случаях явных психических проблем у бывшего заключенного самоустраняется от контроля над его профилактикой и лечением, причем на вполне законных основаниях, следуя принципу добровольности лечения. Возможно, имеет смысл скорректировать законодательство, как это имеет место в случаях освобождения заключенных с незавершенным принудительным лечением.
Автор: Эля Бельская
Дата: 2024/04/29, 14:47
Комментариев нет:
Отправить комментарий
Примечание. Отправлять комментарии могут только участники этого блога.