Дервиш взрывает Париж

60 лет назад был реабилитирован расстрелянный в 1938 г. в Харькове юрист М.Р.Мамедбеков

Просматривая недавно списки рассекреченных в Украине дел жертв Большого Террора 1937-38 годов, зацепился взглядом за знакомую фамилию — Мамедбеков Мугбиль Рустамович. Этот дворянский род дал Азербайджану министра АДР, первую женщину-пилота Южной Европы и Ближнего Востока, первую женщину-судмедэсперта, первого призера Олимпийских игр из Азербайджана и многих других достойных представителей интеллигенции. Что же занесло азербайджанского бека так далеко от Родины и чем он провинился перед властями?

Узнать об этом можно было, лишь ознакомившись с уголовным делом, и я его с помощью украинских друзей заказал. Украина, не в пример Азербайджану и даже соседним России с Беларусью, открыла для исследователей архивы репрессивных органов времен сталинских репрессий, и не требует, чтобы запрашивающий дело был родственником репрессированного. Благодаря этому историки всего мира ездят буквально на паломничество в страны вроде Украины, Грузии, в Прибалтику.

По моему запросу, дело Мамедбекова оцифровали и вскоре выслали по электронной почте. Заинтриговала уже обложка дела, на которой были перечислены статьи обвинения: 54-2, 54-6 и 54-11 Уголовного Кодекса УССР, т.е. повстанчество, шпионаж и участие в контрреволюционной организации. Оказалось, впрочем, что обвинение в повстанчестве относилось... к Азербайджану.

Обложка уголовного дела М.Р.Мамедбекова

Мамедбеков, родившийся в апреле 1887 года в г. Эривань, как и многие молодые представители азербайджанского дворянства, еще до революции получил высшее юридическое образование за пределами Кавказа, и там же остался работать с 1913 года. Он безвыездно жил в Харькове даже в лихие времена Гражданской войны, не вмешиваясь в политику и не пытаясь вернуться в Закавказье. Он не состоял в партиях, не служил в Белой, Красной, «зеленой» и национальной армиях, не подвергался репрессиям, не использовал наемного труда. Словом, был всесторонне чист перед Советской властью, хотя, надо полагать, и был у нее на заметке как сын помещика.

Востребованный юрист с высшим образованием, на момент ареста он по совместительству работал юрисконсультом сразу двух организаций - Харьковской конторы «Главазота» и Харьковской базы «Главстекло». Этого хватало на себя и на не работавшую жену Салтанат ханым. Единственный сын Агиль в свои 28 лет работал в Москве прорабом на стройке Союзвнуторга. Вряд ли не имевший политических амбиций юрист стал бы ввязаваться в дело, грозившее ему расстрелом.

Тем не менее, в постановлении об аресте от 9 марта 1938 года, Мамедбеков был обвинен в руководстве контрреволюционной повстанческой группировкой. Более того, он представлен «персом», хотя им не являлся ни по национальности, ни по месту рождения, и дальше фигурировал уже как тюрок. Через полгода, 3 сентября, Мамедбеков превратится в «агента иранской разведки».

«Персидский мотив» в этом деле очень важен для понимания мотивации ареста Мамедбекова. В стране бушевали массовые национальные операции НКВД, когда репрессировали граждан сопредельных стран — поляков, немцев, китайцев. В январе 1938 года дошла очередь и иранцев. По оперативному приказу №202 начали с Азербайджана, где их жило больше всего, затем в феврале операцию распространили на всю территорию СССР, включая и Украину. «Операцию по разгрому шпионско-диверсионных контингентов» иранцев должны были завершить до 15 апреля 1938 года. Под эту кампанию, похоже, и попал харьковский бек.

НКВД всех республик и областей наперегонки гонялись за «персами», которых арестовывали по стандартному обвинению в шпионаже на Иран. Даже в Мордовии нашли и расстреляли единственного иранца, на Дальнем Востоке - двух, хотя и неясно, чем эти регионы могли заинтересовать иранскую разведу. В Украине «улов» был богаче — 111 иранцев. И если Мамедбеков был не персом, а тюрком (азербайджанцем), о чем он не преминул указать в анкете в день ареста, то следовало сделать его хотя бы иранским шпионом.

10 марта 1938 года в квартире юрисконсульта по адресу ул. Дзержинского (ныне Мироносицкая), д.85, был произведен обыск. Судя по протоколу, ничего компрометирующего там не нашли и ограничились лишь конфискацией паспорта и профсоюзного билета. Арестованного по уголовному делу №101207 поместили в 1-й Спецкорпус Харьковской тюрьмы, в камеру со «счастливым» №13. Дальше идет недельный пробел в хронологии дела, после чего 17 марта, без какой либо предыстории в виде протоколов допросов, появляется 7-страничное заявление подследственного Мамедбекова в адрес следователя 3-го отдела УГБ УНКВД по Харьковской области Ткаченко.

В нем Мамедбеков излагает следующую историю, которая и легла в основу обвинения.

В конце 1936 года, по дороге в суд, он случайно встретил на улице своего давнего знакомого с 1915-1916 гг. Таги Шахбази, который когда-то учился в Харькове на врача, а после стал известным писателем и секретарем ЦИК АзССР. Несмотря на долгий перерыв в отношениях, друг друга они узнали, и Шахбази пригласил старого знакомого позавтракать вместе в кафе поблизости, от чего тот не отказался.

Таги Шахбази (Симург) (1892-1938)

За едой Шахбази рассказал «об отдельных эпизодах из своей жизни», в частности, что его недавно исключили из партии за национальный уклон. Говоря о причинах исключения, Шахбази сообщил, что в Азербайджане создана некая подпольная организация «Милли Иттифак» (Национальный Союз), которая пока немногочисленна, но зато состоит из бывших партработников. «Эта группа имеет целью и ставит своей задачей — создать самостоятельное Азербайджанское государство, где вся руководящая роль должна принадлежать тюркской национальности». Азербайджан, по словам Шахбази, экономически богат нефтью, Но в него мало вкладывается, и республика сильно отстает в развитии и политической значении, в народном образовании, выдвижении национальных кадров.

Убедившись, что собеседник ему «горячо не возражал», Шахбази намекнул, что «было бы желательно, если бы группа «Милли Иттифак» нашла бы своих сторонников в Харькове», и что это мог бы организовать Мамедбеков. «Более подробно он о группе не говорил», а Мамедбеков его и не спрашивал.

Через несколько месяцев, где-то в апреле 1937 года, юрисконсульта подловил около дома некий незнакомец, который сообщил, что он из Баку и хотел бы пообщаться. Так как Мамедбеков опаздывал на работу, то они пошли вместе и говорили на ходу. Незнакомец, не представившись, передал привет от Шахбази, который интересовался отношением Мамедбекова в «Милли Иттифак» и сторонниками этой группы в Харькове. «Не желая говорить с незнакомым мне человеком, я под предлогом, что спешу на работу, вскочил в вагон трамвая и уехал»,- пишет юрисконсульт, добавляя, что больше этот человек к нему не подходил.

Мамедбеков пишет, что тюрок в Харькове «немного, десяток-другой», и среди них он не знал образованных людей. «Но поскольку все они были в прошлом торговцами и имели свое собственное дело, то они не могли быть сторонниками советского режима», считал юрисконсульт.

С двумя из них — неким Джафаром Садыком и его товарищем-тюрком, имени и фамилии которого подследственный не знал, Мамедбеков встретился спустя несколько месяцев после встречи с незнакомцем. Джафар был слегка пьян и усиленно приглашал его поужинать в буфет-ресторане. За разговором, Джафар жаловался на то, что «живется им очень трудно что заработка нет и что нет надежды на изменения положения».

Чтобы обнадежить своего знакомого, юрисконсульт «рассказал относительно существующего настроения в г.Баку и о том, что в Азербайджане имеется группа «Милли Иттифак», которая ставит своей задачей организацию национального тюркского государства». Рассказ был выслушан сочувственно, после чего участники разговора разошлись и больше не встречались.

Свой разговор с Шахбази подследственный с высоты своего юридического образования расценил как «вербовку» в организацию, «имеющую безусловно контрреволюционные цели», на что он лично должен был «дать немедленный и жесткий отпор» и «сделать то, что обязан был сделать честный советский гражданин — немедленно сообщить об услышанном органам НКВД». А в ходе мимолетной беседы с соотечественниками, по оценке юрисконсульта, он «навербовал» в эту организацию «указанных лиц».

22 марта 1938 года появляется первый протокол допроса, где на вопрос лейтенанта Нестерова Л.Д., следует ответ, дословно, с повторением ошибок в тексте, скопированный из предыдущего заявления. Каждый лист протокола подписан, однако подпись разительно отличается от подписи под предыдущим заявлением, что странно для юрисконсульта с 25-летним стажем.

На уточняющие вопросы следователя, Мамедбеков сообщил, что за период, когда Шахбази вернулся в Баку, они не виделись и не переписывались, но при последней встрече юрисконсульт дал ему свой адрес, хотя и не взял адрес для связи у Шахбази. «Вообще с жителями Азербайджана я не переписывался», уточнил подследственный. Не встречался юрисконсульт и с «завербованными» им харьковскими азербайджанцами.

Итак, подследственный якобы имел одну мимолетную встречу с контрреволюционером, где ему без какой-либо подготовки рассказали конфиденциальную информацию о существовании за тысячи километров от Харькова некой организации, название которой он запомнил нечетко, иногда называя «Милли Иттихад», о программе и составе которой он получил самое смутное представление. Новообращенный заговорщик расстается с Шахбази, не получив от него адреса для связи, а когда по данному им адресу приходит связной из Баку, фактически убегает от него. С этим минимальным багажом знаний об организации, юрисконсульт в спешке вербует двух полупьяных случайных прохожих, одного из которых он даже не знает по имени. В дальнейшем он не делает попыток связаться ни с завербованными, ни с бакинским руководством.

Но этого хватило, чтобы следователь объявил Мамедбекова руководителем «контрреволюционной деятельности по г. Харькову», направленной на свержение советской власти в Азербайджане, причем повстанческим путем.

Поневоле напрашивается аналогия с популярной кинокомедией «Дервиш взрывает Париж», снятой на основе пьесы азербайджанского писателя М.Ф.Ахундова. Там семья бека «вербует» некоего колдуна, чтобы тот, не покидая Азербайджана, дистанционно уничтожил столицу Франции. Сценарий обвинения против Мамедбекова был стол же фантастичен.

Но вернемся к следствию. После допроса 22 марта проходит почти полгода без какого-либо отражения в деле. Допросов то ли не было, то ли их не фиксировали. И лишь 3 сентября появляются 9-страничные «Дополнительные показания», которые получил от Мамедбекова уже третий по счету следователь — некий Каршенбаум. Составленное по итогам допроса постановление подписал уже новый начальник 3-го отделения — Маслов Е.С., назначенный в мае 1938 г. По документам того времени видно, что в управлении шла интенсивная чистка и перетасовка кадров, например, в феврале-апреле был арестован 241 сотрудник, причем некоторых забивали до смерти во время следствия. Так что Каршенбаум старался «дожать» подследственного уже не только ради карьеры, а ради собственного выживания в системе.

О «Милли Иттифак» на этом допросе говорилось немного. Мамедбеков вспомнил, что Шахбази говорил о том, что организация создает ячейки в крупных городах СССР, и подтвердил, что получил задание выявлять в Харькове тюрок и вербовать их, и что завербовал лишь двух человек, о которых рассказал. «Но руководящую роль я отрицаю»,- добавил подследственный.

Основное же время этого допроса было посвящено новому обвинению — в шпионаже на Иран. На прямо заданный вопрос Мамедбеков сразу признался, что с 1922 г. и по день ареста был агентом иранской разведки. В его изложении, история этого сотрудничества выглядела так.

Консульство Персии (Ирана) существовало в Харькове еще до революции. Одно время консулом был персидско-подданный Абдул-Али Таиров. В конце 1920 г. он предложил Мамедбекову, как «образованному человеку, хорошо владеющему русским языком», должность технического секретаря консульства, на что тот ответил согласием и проработал там до конца лета 1921 г.

С начала 1922 года Мамедбеков нашел себе работу Укрхимтресте («Химуголь»), где и прослужил до июля 1937 г. Именно это место работы, как и персидское гражданство, были указаны в постановлении об аресте, что показывает, что НКВД при составлении списков на арест шел по старым спискам лиц, контактировавших с иранскими дипломатами.

Узнав о месте работы Мамедбекова, персидский консул, с которым тот продолжал встречаться, неоднократно предлагал передавать ему сведения о работе украинской химической промышленности. Мамедбеков же «знал о том, что такие действия граничат со шпионажем», и отказывался. Но встречаться с Таировым не перестал, и в том же 1922 г. все же согласился стать агентом иранской разведки. Информация, которую он собирал для Таирова, касалась количества и расположения химических заводов, их производственной мощности и выпускаемой продукции.

В 1924 г. Таиров уехал из Харькова в Мариуполь, передав Мамедбекова для шпионской связи старосте персидской общины в Харькове, завмагу «Арараттреста» Ерванду Суреньянцу. Первые 2 года Мамедбеков по каким-то соображением избегал с ним встреч, но с 1926 г. и до ареста якобы снабжал Суреньянца той же информацией, что и Таирова.

Узнав, что основные упомянутые Мамедбековым лица выехали из Харькова, Каршенбаум с облегчением перенаправил материалы в Баку и Мариуполь, причем Джафар Садык превратился у него в «Джарара Сындына».

На этом все «следствие» и закончилось. 4 сентября Каршенбаум объявил Мамедбекову о завершении следствия и направлении дела по подсудности, и засел за составление обвинительного заключения. 21 сентябра появился куцый документ на 1,5 станицы, подписанный начальником отделения Масловым и начальником отдела Барбаровым, обвиняющий Мамедбекова в том, что он занимался шпионажем под руководством «СурЯньянца» и планировал отторжение «Азейберджана». В конце документа предлагалось рассмотреть дело заочно, постановлением Особой тройки при УНКВД по Харьковской области.

Уже после завершения следствия, 23 сентября состоялась очная ставка между «шпионами» Мамедбековым и Суреньянцем, которую провел уже четвертый по счету сотрудник — Карасев. Оба участника очной ставки подтвердили, что знают друг друга, имели нормальные взаимоотношения и не имели личных счетов. Дальше произошел разнобой: Мамедбеков свои показания подтвердил, Суреньянц обвинения отверг.

Уже задним числом, при реабилитации, выяснилось, что арестованного в феврале 1938 года Суреньянца обвиняли в шпионаже не на иранскую, а на английскую разведку, а также в членстве в партии «Дашнакцутюн». Но в 1938 г. никто в абсурдность таких мелочей не вникал. Скорее всего, авторы дела просто хотели убедиться, пригодно ли оно для суда или все же стоит рассмотреть его заочно.

Врио прокурора Харьковского Военного Округа Нельсон, проверив материалы дела и не найдя в них противоречий, также предложил рассмотреть дело заочно, правда, Особым Совещанием при НКВД СССР. Аргументировал прокурор это тем, что «по характеру доказательств дело нельзя направить в суд». Обычно за этой оговоркой скрывалось элементарное опасение, что дело, построенное лишь на признаниях, самооговорах и взаимооговорах, может рассыпаться в суде, если подсудимые откажутся от признаний.

Тем временем, в ожидания решения по делу, тюремный врач в октябре 1938 г. обследовал Мамедбекова. У него обнаружился миокардит, но он был признан пригодным к физическому труду и следованию этапом, о чем и была составлена справка на обороте куска обоев. Но она не понадобилась - 28 октября 1938 г. особая тройка УНКВД по Харьковской области признала Мамедбекова виновным и приговорила его к расстрелу с конфискацией имущества. В дело подшита справка об исполнении смертного приговора 4 ноября.

Выписка из акта о расстреле Мамедбекова

К уголовному делу вернулись лишь в мае 1961 г. после жалобы вдовы — Салтанат ханым Мамедбековой. В написанном крупным старческим почерком письме 70-летняя женщина не просила привилегий и компенсаций, а лишь хотела реабилитации, чтобы «быть женой честного человека, каким и был мой муж».

Была «хрущевская оттепель», и к просьбе прислушались. Допросили квартирную хозяйку и соседку, которые могли лишь вспомнить, что человеком покойный был темпераментным, вспыльчивым, но к ним относился хорошо, никакой антисоветчины за ним не замечали. Из Верховного Суда СССР прислали судебное решение о реабилитации Таги Шахбази 28 июля 1956 г. Приняли во внимание и то, что Суреньянц отказался признавать вину в шпионаже и связь с Мамедбековым. В Центральном Государственном Особом Архиве не нашли материалов о шпионской деятельности обоих, да и Таирова. Обнаружили, кстати, что бывший консул Таиров был арестован в 1938 г., но по этому делу не допрашивался и очных ставок с ним не проводилось.

В результате, по протесту прокуратуры, 25 августа 1961 г. Военный Трибунал Киевского Военного Округа реабилитировал Мамедбекова М.Р.

Вроде бы тоже советское время и та же партия у власти, но сравните: в деле 46 документов по обвинению человека в 1938 году, и 110 документов по проверке его невиновности в 1961 г. И это еще при том, что прокуратура удовлетворилась фактом реабилитации Шахбази и потому не стала проверять детали показаний Мамедбекова.

Например, в конце 1936 года Шахбази точно не мог пожаловаться Мамедбекову на свое исключение из партии, потому что первичная организация исключила Шахбази «за сокрытие своей принадлежности к национал-уклонистам и контрреволюционную вылазку и двурушничество» лишь в феврале 1937 года, а райком утвердил это решение 5 марта. До этого, Шахбази исключали из партии по бытовым мотивам 29 января 1935 года, но восстановили со строгим выговором уже через неделю.

Вообще, ни в 1938, ни в 1961 годах следователи не выясняли, действительно ли приезжал Шахбази в Харьков в конце 1936 г., было ли в его показаниях по бакинскому делу №12493 упоминание о встрече с Мамедбековым, действительно ли два старых товарища по Харькову не поддерживали между собой связи, существовал ли «Милли Иттифак» в самом Баку, куда делись «завербованные» и иранский консул, и т.д. 

Правового значения сейчас, спустя 50 лет после реабилитации, это не имеет. Но с исторической точки зрения интересна эволюция взглядов группы коммунистов (т.н. «наримановцев»), к которым относился Шахбази, на вопрос государственной независимости Азербайджана. А ведь общность взглядов в этом вопросе, действительно, могла бы примирить коммуниста Шахбази с дворянином Мамедбековым, как это произошло в 1991 году, когда за восстановление независимости Азербайджана проголосовали и национал-демократы, и бывшие коммунисты.

Дом, в котором жил М.Р.Мамедбеков

Вдова Мамедбекова на склоне лет просила восстановить честное имя своего мужа. Было бы хорошо, если бы таким желанием прониклись бы и в нашей диаспоре в Харькове. Понятно, что памятник Мамедбекову там вряд ли поставят — государственным деятелем он не был и к этому не стремился. Но на сохранившемся доме №85 по Мироносицкой могли бы установить памятную табличку соотечественнику, павшему жертвой политических репрессий.

Эльдар Зейналов.

19.12.2021 г.

P.S. За фальсификацию уголовного дела именно Мамедбекова никто предусмотренной законом ответственности не понес, хотя в 1961 г. некоторые виновники были еще живы. Поэтому имеет смысл хотя бы перечислить тех, кто был причастен к его смерти:

Слева направо: Барбаров П.И., Кобызев Г.М. и Рейхман Л.И.

Барбаров Петр Иосифович (1905 — после 1982) — ст. лейтенант ГБ, врид. нач. 3-го отдела УНКВД УССР по Харьковской области (07.03.1938-19.04.1939). Подписал постановление об аресте 9.03.1938 г. Уволен с должности 5.06.1939 за невозможностью дальнейшего использования в ГУГБ НКВД, пенсионер НКВД. В 1939-26.10.1949 работал на машиностроительных заводах. Подполковник. С 1982 г. на пенсии, проживал в г. Челябинске.

Блауберг Виктор Александрович (1894 - 1968) — военюрист I ранга, военный прокурор ХВО. Санкционировал постановление об аресте от 9.03.1938 г. Последнее место работы — зам. прокурора ЗакВО (1943-1947), полковник. На момент смерти в 1968 г. - персональный пенсионер.

Каршенбаум - уполномоченный 3 отдела УНКВД УССР по Харьковской области. Следователь, добившийся признания в шпионаже на Иран на допросе 3.09.1938 г., подписавший постановление о привлечении в качестве обвиняемого от 3.09.1938 г., протокол об окончании следствия от 4.09.1938 и обвинительное заключение от 21.09.1938 г.

Кобызев Григорий Михайлович (1902 - 7.12.1941) - капитан ГБ, нач. УГБ УНКВД по Харьковской области (20.05.1938 – 15.01.1939). Предположительно, председатель (по должности) Особой тройки УНКВД УССР по Харьковской области, вынесшей смертный приговор 28.10.1938 г. Арестован 13.01.1939 г. Приговорен 15.09.1939 г. ВКВС СССР по ст. 54-1«а», 16-54-8, 54-11 УК УССР к 15 годам ИТЛ, с 5 годами поражения в правах. В приговоре отмечалось, что под его руководством «в оперативно-следственной работе УНКВД по Харьковской области проводил подрывную деятельность, направленную на дискредитацию органов НКВД, путем осуществления незаконных арестов граждан, применяя к арестованным вражеские методы следствия, потворствовал подчиненному ему аппарату в применении незаконных методов следствия». Умер в Севвостлаге. Не реабилитирован в 1999.

Кривицкий (?) - сержант госбезопасности, сотрудник I спецотдела УНКВД УССР по Харьковской области. Непосредственный исполнитель расстрельного приговора 4.11.1938 г.

Леонов Михаил Никитович — зам. прокурора Харьковской области. Член Особой тройки УНКВД УССР по Харьковской области (приказ НКВД № 00447 от 30.07.1937), вынесшей смертный приговор.

Маслов Евгений Степанович (1908 - ?) - сержант ГБ, нач. 3-го отделения 3 отдела УГБ УНКВД по Харьковской области (с 1.05.1938). Подписал постановление о привлечении в качестве обвиняемого от 3.09.1938 г. и обвинительное заключение 21.09.1938 г. С 1939 г. - нач. отделения ОО НКВД ХВО, мл. лейтенант ГБ. В 1940 г. награжден медалью «За отвагу». Дальнейшей информации не имеется.

Нельсон — военюрист 2-го ранга, военный прокурор ХВО. Одобрил обвинительное заключение от 21.09.1938 г. и рассмотрение дела внесудебным органом.

Нестеров Л.Д. - лейтенант ГБ, сотрудник УНКВД УССР по Харьковской области. Провел первый допрос 22.03.1938 г., добившись признания в членстве в контрреволюционной организации.

Осипов Александр Васильевич (1899 - после 1956) - первый секретарь Харьковского обкома КП(б) Украины (05.1938—12.1938), член ЦК КП(б) Украины. Член Особой тройки УНКВД УССР по Харьковской области, вынесшей смертный приговор 28.10.1938. Освобождён от должности, выведен из состава ЦК и Политбюро КП(б) в 12.1938, затем был назначен зав. отделом физической культуры и спорта ВЦСПС. 11.07.1939 г. был арестован, приговорён к лишению свободы. Время освобождения и дата смерти (после 1956) неизвестны.

Рейхман Лев Иосифович (1901-1940) — майор ГБ, врид нач., зам. нач. 3-го отдела УНКВД УССР по Харьковской области. Подписал постановление об аресте 9.03.1938 (хотя еще 3.03.1938 был отозван в распоряжение НКВД СССР). В дальнейшем был назначен нач. 7-го отдела 1-го управления НКВД СССР. Арестован 24.10.1938, расстрелян 16.01.1940. В реабилитации отказано. Архивно-следственное дело № 975092 (1938) от 07.04.1955

Ткаченко - оперуполномоченный 3-го отдела УГБ УНКВД по Харьковской области. Следователь по делу, получил первые показания 17.03.1938 г. о «повстанческой организации».