Пятый корпус: Общак и его смотрители (12)

Эльдар Зейналов

«Общак» (от слово «общее») является одним из краеугольных камней («поняток») уголовного сообщества любой тюрьмы. Само существование этого полулегального денежно-вещевого фонда должно доказывать действенность воровского закона, необходимость его соблюдения. И ведь действительно: существуют отношения, существенные для повседневной жизни и в то же время независимые от официальных правил, построенные на своеобразной неформальной иерархии во главе со «смотрителями», постоянной связи местной «братвы» с невидимыми «старшими братьями». Не выходя из тесных стен камеры, можно узнать новости, получить пищу и лекарства, деньги на подкуп надзирателей, поделиться с внешним миром своими проблемами, получить авторитетный внешний арбитраж в спорах.

В традициях уголовного мира всегда считалось необходимым материально поддерживать «братву», попавшую в трудное положение - будь то тюремный карцер или корпус смертников. Основным видом поддержки был т.н. «воровской грев», поступавший в пятый корпус из других корпусов Баиловской тюрьмы, особенно следственных.

По логике, «грев» должен идти с воли, от тех, кто занимается там преступным промыслом. Ведь и они когда-нибудь сядут, и их будут «греть» таким же образом. Так делается в других местах, но не в Азербайджане, где «грев» отрывается от простых «зеков», от их семей. От общего «грева» особый пай выделяется наказанным карцером, а также смертникам.

Один из бывших смертников вспоминал, что, сидя в следственном корпусе Баиловской тюрьмы, регулярно участвовал в сборе «грева» для «пятого корпуса». Вскоре этот заключенный сам получил расстрельный приговор и попал из следственного в «пятый корпус», узнав там, что никакой грев извне уже давно не поступал – со времени, когда после побега «менты разбили общак». Куда поступал в тот период «грев», собиравшийся для смертников, так и осталось загадкой. Но до побега он поступал регулярно, и его таскали в «пятый корпус» мешками.

В «пятом корпусе», где свидания с родными, продуктово-вещевые передачи от них были чрезвычайно редким явлением, где врач без оплаты почти никогда не подходил к больному, значение «общака» было еще более важно. Здесь жизнь превращалась в выживание, а «общак» – в буквально жизненно необходимый элемент существования. Соответственно возрастала роль смотрителя общака (или просто «общака», на тюремном жаргоне) и группы его сокамерников («общаковой хаты», «положенцев»), которые были ответственны за «положение» в корпусе.

Под нормальным «положением» считалось стабильное пополнение общака, постоянная связь со «старшими братьями» (верхушкой уголовного сообщества), строгое соблюдение заключенными «поняток», мирное урегулирование конфликтов - как между самими заключенными, так и между заключенными и надзирателями, наказание тех заключенных, кто предпочитал решать конфликты с товарищами силой («быков»), либо вообще не считавшихся с «понятками» («беспредельников»), и удовлетворение множества других, более мелких нужд. Все вместе это создавало обстановку, необходимую для спокойного сосуществования и физического выживания заключенных-смертников.

Специфическим фактором «пятого корпуса» являлось то, что заключенные годами сидели по камерам, поддерживая между собою контакты лишь записками или голосом. Это, в принципе, запрещено законом, но на деле практикуется при содействии дружелюбно настроенных или подкупленных надзирателей. Перевод из одной камеры в другую тоже чрезвычайно трудное дело, обставленное множеством условностей (согласие сокамерников, начальства, отсутствие между заключенными незавершенных конфликтов – «разборок», и т.п.). Соответственно, утверждать в тюремном корпусе «воровские понятки» силой, с помощью «братвы», практически невозможно.

Поэтому на первый план выходили, особенно в «беспредельно-бардачное» время перед побегом, заочные словесные поединки, где часто побеждал не самый правый, а тот, у кого был лучше подвешен язык. Находясь за закрытыми дверями в недосягаемости, иные «беспредельщики» использовали самую мерзкую матерщину, не признавая ничего святого. 

Например, как-то раз некий К. затеял перебранку сразу с некоторыми камерами. Под конец, когда ему достойно ответил кто-то из камеры №120, не найдя, что ответить, К. обложил матом и его, всех его сокамерников. Один из них, уважаемый в корпусе старейшина Г., подойдя к «кормушке», попытался призвать К. к благоразумию. И в ответ вместо извинений дождался прямого оскорбления: «Помнишь, мы недавно с тобой вместе выходили на свидание с семьями? Там еще была твоя 13-летняя дочь, у нее уже сиськи появились. Так вот, я и твою дочку тоже имел во все отверстия». От такой мерзости Г. чуть удар не хватил. Он дал слово, что если оба освободятся, поймает К. и отрежет его поганый язык, и даже попытался добиться от начальства того, чтобы их посадили вместе. Но так и умер с жаждой мести. А вот надзиратели, которых К. тоже ругал, в период «пресса» своего часа дождались, и хорошенько на нем отыгрались...

С одной стороны, камерное содержание смертников временами приводило к частичной потере «общаковой хатой» контроля над корпусом, как в описанном случае, а с другой – поддерживало своеобразную «демократию»: «общаком» мог быть выбран не самый сильный, а лишь самый авторитетный и «чистый» (в смысле отсутствия «грехов» перед воровским законом) заключенный. Разумеется, авторитет «общака» должен был быть признан не только местной «братвой», но и «старшими братьями», но последние не смогли бы насильно навязать зекам-смертникам своего мнения.

Что давала «общаку» играемая им роль? 

Он становился первым, к кому поступал «воровской грев», и кто совместно с сокамерниками определял специальную долю, выделяемую «авторитетам» (в том числе и самой «общаковой хате»), больным и «бедолагам» - бедным, не посещаемым родными заключенным, даже «голубым». Специальным пай «черной масти» делали входившие в него деньги и наркотики, которые полагались только им, в то время как остальная часть «воровского грева» распределялась поровну (за исключением «сук»).

Он же становился главным трактователем «поняток» в корпусе. Соответственно, у всех так или иначе зависящих от «общака» заключенных, а также у наркоманов появлялись личные мотивы поддерживать его в конфликтах с претендентами на это место. Через него же шла и обратная связь со «старшими братьями», т.е. посылаемые им тайные письма-«ксивы» создавали у «старших братьев» мнение о том, как обстоит «положение» в корпусе. Наконец, из его рук кормились старшина корпуса и надзиратели, доставлявшие «общаку» извне пресловутый «грев» и получавшие за это дань – «хёрмят» (буквально – «уважение»). Соответственно, обитатели «общаковой хаты» не подвергались тем притеснениям, что остальные зеки.

Необходимо учитывать также, что, если на воле человек может сделать карьеру разнообразными путями – в бизнесе, в науке, в искусстве, в политике, поменять свой социальный статус, став чиновником или миллионером, то в тюрьме его положение жестко увязано с его местом в иерархии.

Причем жизнь вне тюрьмы часто определяет заведомо низкое положение зека. Например, исключена тюремная карьера «пидоров» и «обиженных». Похожая ситуация с положением «ментов», «погонников»: погоны, которые они носили на воле, отрезают им возможность как-то возвыситься в уголовной среде, хотя большинство из таких заключенных этого и не ищут. Хотя смягчившиеся в последнее время тюремные нравы допускают уравнивание некоторых из «погонников» с «мужиками» и даже их лидерство на уровне камеры.

Более того, опустившись в иерархии вниз, зек навечно теряет возможность как-то возвыситься. Единственный путь – постоянная борьба за сохранение своего положения или стремление наверх.

Следует отметить и немаловажный момент: по «строгим поняткам» исключено, чтобы коронованный «вор в законе» был убийцей («мокрушником»), разбойником и пр. Поэтому даже простой «черный» заключенный был среди смертников редкостью, не говоря уже о «коронованных». Правда, туда довольно часто попадали особо опасные рецидивисты. Но это была квалификация Уголовного Кодекса, а не воровской иерархии, где рецидивист мог оказаться внизу пирамиды, будучи «обиженником», а «чистый парень»- первоходочник обладал куда большим авторитетом. Многие смертники, вначале выдававшие себя за уголовных авторитетов, впоследствии разоблачались «братвой» и оказывались на севере.

Так что выбор на это место был небольшим. Зато, ввиду слабого «грева» многих смертников их родственниками, был большой соблазн попасть ближе к «общему котлу». Именно с этим, наряду с тягой к деньгам и наркотикам, и был связан парадокс, что если в следственных корпусах тюрьмы «воры» избегали ответственности и неохотно становились «общаками», то в «корпусе смерти» за это место происходила трагическая борьба. 

Каждый из кандидатов формировал своеобразную «партию» из числа своих земляков, подельников, «хлебников» (заключенных, с которыми делишься «гревом» из дома). Неудивительно, что история назначения и смены «общака» представляла собой настоящую политическую борьбу с проведением «дебатов», борьбой за «избирателей», «голосованием», апелляциями к мнению внешнего мира и т.п. По своему накалу и трагизму такие «предвыборные кампании» отнюдь не уступали тем, которые велись на воле, разве что бури разражались в гораздо меньшем «стакане воды».

Несмотря на поголовное внешнее признание авторитета «общака», почти всегда существуют некие равные ему по воровской биографии, знанию и соблюдению «поняток» зеки. При таком равенстве они могут сменить лидера лишь тогда, когда он оступится. Поэтому конкуренты внимательно следят за поведением «общака» и его «хаты». Информация о них непрерывно фильтруется и анализируется с целью дальнейшей компрометации в борьбе за лидерство. Однако до тех пор, пока этот «багаж» не станет весомым, недовольство тщательно скрывается, чтобы оно не выглядело простым «подсиживанием».

Наконец, в какой-то момент конкуренты «предъявляют» собранный «компромат» («грехи»), и начинается открытая борьба за власть. Основными аргументами являются просчеты и ошибки лидера, которые не прощаются и становятся началом конца его карьеры «общака». Конкуренты эксплуатируют свойственное людям стремление к переменам к лучшему, которое в условиях «пятого корпуса» болезненно усиливалось, а также боязнь большинства зеков проявлять инициативу, которая может быть и наказана.

В обычных условиях «общак» пятого корпуса под давлением обстоятельств - старости, накопившихся «грехов», наконец, возможности расстрела «общака», как и любого обычного смертника, добровольно сдавал свою «должность» выбираемому им же преемнику. После этого «братва» информировала об этом «старших братьев» («клала курс»), которые утверждали или оспаривали кандидатуру нового «общака».

Однако в случае с неким Физули из Сабирабада этот порядок был несколько нарушен.

Продолжение:

Пятый корпус: Общаковые войны: Физули и Рамиз (13)

http://eldarzeynalov.blogspot.com/2015/06/13.html