Евростандарт

Эльдар Зейналов,

Правозащитный Центр Азербайджана

Это слово носит в обиходе заключенных Азербайджана уважительный и слегка иронический оттенок, как нечто недосягаемое в реальности. Камера чуть побольше обычной с ковриком на полу уже достаточны, чтобы ее обитатель попал в «буржуи», а камера – в «евростандарт».

На самом же деле пресловутый «европейский стандарт» для тюремной системы – это понятие весьма нечеткое и постоянно развивающееся в сторону большей гуманизации. В Европе нет какого-то сборника стандартов о размерах камер или толщине одеяла, длительности прогулки или цвете тюремной униформы. У каждой страны свои нюансы, своя национальная специфика, своя судебная система. 

Ключевым тут является понятие «жестокое обращение», которое формируется гибким образом на основе докладов Европейского Комитета по Предотвращению Пыток (СРТ) и решений Европейского Суда по Правам Человека. Нижняя рамка «европейских стандартов» кончается там, где начинается «жестокое обращение». Например, когда заключенный не имеет собственного спального места, или естественное освещение в камере настолько слабо, что в метре от окна нельзя прочесть книгу, если здорового человека держат в одной камере с больным – это уже выходит за рамки стандарта и не должно допускаться в стране-члене Совета Европы. 

Существенным моментом является наличие контролирующего органа - СРТ. В отличие от Комитета Против Пыток ООН, который работает на основе отчетов страны, этот общеевропейский орган составляет свои отчеты на основе своих собственных визитов в страну и другой собранной им информации. Если страна ратифицировала Европейскую Конвенцию по предупреждению пыток и бесчеловечного или унижающего достоинство обращения или наказания, то тем самым она соглашается на визиты экспертов СРТ. Комитет посредством посещений изучает обращение с лицами, лишенными свободы, в целях усиления, и в случае необходимости, защиты их от пыток и от жестокого обращения или наказания. При этом правительство разрешает посещения, в соответствии с Конвенцией, любого места в пределах своей юрисдикции, где содержатся лица, лишенные свободы органами государственной власти. После каждого посещения СРТ составляет и направляет властям доклад о фактах, установленных во время посещения, с учетом всех замечаний, которые могли быть представлены ему властями. Если власти не сотрудничают с СРТ или отказываются исправить ситуацию в свете рекомендаций Комитета, СРТ может сделать публичное заявление по данному вопросу.

В Азербайджане этот механизм уже начал действовать. Европейские стандарты постепенно начали внедряться еще с конца 1990-х, после того, как страна сделала в 1996 г. заявку на членство в СЕ. 

В июне 2000 г. Азербайджан взял на себя конкретные обязательства перед Страсбургом, многие из которых так или иначе связаны с пенитенциарной системой. Можно тут отметить ратификацию Европейской Конвенции о защите прав человека и основных свобод с протоколами к ней, ряд статей которых гарантируют граждан от смертной казни, пыток, произвольного ареста, несправедливого суда, дает право на пересмотр судебных решений и на компенсацию ущерба от допущенных нарушений. Были ратифицированы Европейская Конвенция по предупреждению пыток и бесчеловечного или унижающего достоинство обращения или наказания, Европейская Конвенция об экстрадиции. Подписано соглашение о сотрудничестве с Международным Комитетом Красного Креста, гарантирующее сотрудникам МККК неограниченный доступ к заключенным. Созданный в стране институт Омбудсмена тоже предусматривает контроль за условиями содержания в полицейских участках и в тюрьмах. Начат процесс смены судей и сотрудников правоохранительных органов. Страна дважды была посещена миссиями СРТ.

Сейчас, через 5 лет членства Азербайджана в Совете Европы, можно констатировать, что ресурс косметических изменений «ради галочки» уже выработан. Похоже, что пенитенциарная система стоит на пороге серьезных изменений, требующих уже не перекраски стен или увеличения пайка, а перестройки отношения правительства (и общества в целом) к тюрьмам и к тем нашим согражданам, кто находится за решеткой и колючей проволокой.

Советские исправительно-трудовые учреждения, основанные на дешевом труде заключенных, когда-то приносили немалые доходы их «хозяевам» в погонах. Но СССР развалился, в прошлое ушла система государственных заказов, да и сама государственная экономика впала в стагнацию. Отражая это положение, тюрьмы отказались от труда и превратились в учреждения даже не исправительные, а в некие «учреждения по отбыванию наказания». Основным источником дохода для администрации стал уже не труд заключенных, а они сами. Развилась система поборов с осужденных, где бесплатным остался только воздух, и то не везде. Все остальное обрело свою таксу: новая спецовка, хорошее место в бараке, перевод из камеры в камеру, свидания, передачи, телефонные звонки, хорошие характеристики, условно-досрочное освобождение…

Как-то раз один из начальников колоний (ныне уже уволенный) хвастливо заявил в разговоре с правозащитниками: «У меня в колонии «общака» нет и не будет. Тут я сам «общак»! Так на самом деле и было.

Ведь что такое «общак»? Это денежно-вещевой фонд, создаваемый заключенными для того, чтобы обеспечить в тюрьме нормальное «положение». Для этого должен обеспечиваться тот минимальный уровень, который обозначен в законе – «положенное», «положняк». Если удастся поднять «положение» выше этого уровня, то «смотрители общака» считаются хорошей командой. Обычно авторитет «общака» минимальный, если администрация сама обеспечивает нормальное положение в учреждении.

В нашем случае ситуация зеркально противоположная. Превратив тюрьмы в частные «лавочки», начальники этих учреждений отобрали хлеб у уголовных авторитетов и сами превратились в подобие «смотрящих». Собирая деньги и имущество в свой собственный «общак», они стремились обеспечивать «положение» в колониях по европейскому разряду. Кому это не удавалось, расставались с местом. В результате за несколько лет материальное положение в тюремной системе существенно улучшилось.

Однако, как и любая коррупция, такая система имеет множество уязвимых мест. Прежде всего, она не может существовать без «крыши», на постоянный «ремонт» которой уходит значительное количество собранных средств. По принципу личной преданности создается строгая иерархическая система, чуждая инициативе и независимости, и сориентированная лишь на выдаивание денег. Участники этой системы, которым тоже перепадает «пай» из «общака», выпадают из-под общественного контроля и, чувствуя безнаказанность, не прочь устроить «беспредел» - нарушение формального, писаного закона, если только это поможет им получить больше дохода.

Кто скажет, что это не «наказание», которое «отбывают»? Но вопрос только, кто? Почему семьи должны платить за то, что обязано бесплатно обеспечивать государство? Где предел поборам и что делать тем, кому не повезло с уровнем доходов родственников или кто ими не посещается? И как быть с упущенной из виду основной функцией тюрем – исправлением преступников? Как может исправиться человек, если он не делает ничего полезного для общества и каждый день видит безнаказанное нарушение закона именно теми, кто обязан его соблюдать?.. Единственно, что как-то может вызвать в человеке раскаяние и нежелание вновь попасть за решетку – это щемящее чувство вины перед своей семьей, которую из-за тебя беспощадно обдирают люди в погонах.

Нет, совсем не случайно подверглось серьезной критике и было сменено прежнее руководство тюремной системы, в свое время много сделавшее для того, чтобы заключенные не падали в голодные обмороки, а наши тюрьмы превратились в лучшие на Южном Кавказе. Но такая «общаковая» система не способна вернуть в общество физически и морально здорового человека, как это декларируется. И даже если она обеспечит нужную площадь камеры и сносный вкус баланды, то тюрьмы от этого не станут ближе к Европе.

Там, на Западе, никогда не забывают о том, что сегодняшний заключенный завтра вновь вернется в общество, и стараются максимально подготовить его к освобождению, чтобы оно не стало трагедией ни для него самого, ни для окружающих. Считается само собою разумеющимся, что должны практиковаться труд и образование, в ряде случаев осужденных заставляют учиться насильно по решению суда. А у нас заключенный - пожизненник, пожелавший продолжить высшее образование, встретил самую настоящую обструкцию и проиграл все суды, включая Конституционный.

В капиталистическом мире умеют считать деньги и стараются не держать осужденного больше, чем нужно, т.е. задерживать его в тюрьме после момента его исправления. И это логично: там заключенный – обуза, а не дойная корова. Должна быть и соразмерность: если человек украл или нанес ущерб на 300 долларов, то посадив его в тюрьму, государство потратит на него за неделю заключения гораздо больше. Наши т.н. «ширванные дела» в европейском контексте выглядят нонсенсом.

Поэтому в Европе так развит институт условно-досрочного освобождения из заключения. По рекомендации Совета Европы, пересмотр пожизненных приговоров возможен после отбытия в тюрьме 8-14 лет. Поэтому даже получившие по суду пожизненное заключение в среднем сидят там до освобождение 12 лет (т.е. кто-то 8, а кто-то 40 лет). У нас же этот срок составляет 25 лет!

Недавно один мой знакомый пожизненник, который сидит уже 17-ый год, обратился в наш суд с просьбой об освобождении. Он мотивировал это тем, что в момент совершения преступления (еще в Советское время) по приговору суда не давали более 15 лет, и что он получил за время заключения туберкулез. Суд гордо отказал, и теперь он будет сидеть дальше не менее 8 лет. Я молчу о более чем сомнительной правовой основе этого решения, но какой смысл держать и лечить сломленного, больного человека, который уже явно не тот крутой бандит, каким был в молодые годы?

Кстати, о болезнях. В основном их «зарабатывают» еще до приговора, во время многомесячного содержания в переполненных камерах следственных изоляторов (СИЗО). Затянутые процедуры следствия и суда приводят к тому, что заключенные проводят в СИЗО значительную часть срока. Так ли это обоснованно в тех случаях, когда можно применить освобождение под залог, поручительство авторитетных лиц, домашний арест?

Здесь уже срабатывает другой пережиток нашего прошлого – убежденность правоохранительной системы в том, что «был бы человек, а статья найдется». Как выразился их коллега из фашистской Германии: «Свяжите человека, снимите с него носки и дайте мне коробок спичек – и он у меня признается в чем угодно!» И ведь признаются, если над ними хорошенько «поработать»!

Тут я хочу сделать оговорку, что не считаю, что все показания, данные под пытками, обязательно являются самооговором и ложью. Как-то раз при разговоре на эту тему один известный мастер выбивания признаний заявил мне: «К моменту ареста у меня на него есть уже целая стопка компромата: я знаю, с кем он, когда и о чем говорил, что делал». Оставим в стороне этические вопросы несанкционированного прослушивания телефонов и перлюстрации корреспонденции и представим конкретную ситуацию. Следователь знает досконально всю картину преступления, но не может использовать это в суде. Тогда он снимает с задержанного носки и заставляет его подписаться под всем, что ему и так известно, т.е. легализовать оперативные данные. 

Но тем же путем можно заставить признаться в чем угодно и кого угодно, и мало кто из людей в погонах устоит перед таким искушением, если это сулит продвижение по службе, улучшение показателей преступности по его участку и т.д. Был случай в прошлом, когда вместо маньяка, совершившего 28 изощренных убийств, под суд пошли 28 совершенно в этом не виновных людей. Все признались, всех посадили, кого-то даже расстреляли, кто-то умер в тюрьме сам … Далеко ли наша система от этого ушла? Перед глазами – политически мотивированные аресты 1990-х и даже более недавнего времени. Опоновцы рассказывали мне, что в террористическом убийстве вице-спикера Афияддина Джалилова первоначально признались около 30 человек. Но необходимы были всего 5, т.к. больше просто не вошло бы в автомашину, на которой приезжали убийцы. В результате из большого числа «кандидатов» отобрали наиболее подходящих и слепили дело.

Одно из невыполненных обязательств Азербайджана перед Советом Европы – как раз привлечение к ответственности тех, кто виновен в пытках. Европа и правозащитники на этом настаивают, а наша общественность молчит. Даже уже освободившиеся из заключения жертвы пыток в страхе помалкивают, видя, что те, кто «снимал с них носки», не только не были наказаны, но даже были поощрены. Процесс освобождения общества от этой язвы пока даже не пошел. Кто знает, сколько пресловутых «скелетов в шкафах» вывалится, если только приоткрыть эту дверцу, и как это повлияет на судьбу тех или иных чиновников и на общественно-политическую стабильность в стране в целом?

Для таких ситуаций на Западе любят применять выражение «transition» (переход). Для переходного периода, в отличие от стабильных демократий, можно ограничиваться полумерами, лишь бы процесс реформ не останавливался и шел в нужную сторону. Это открывает широкий простор для компромиссов. Ну, подумаешь, сфальсифицировали еще одни выборы – зато исправили положение с регистрацией кандидатов. Ну, не посадили организатора пыток, но ведь с почетом проводили на пенсию – он же теперь не у дел, правда? Ну, арестовали не всех, кого надо, но ведь остальные теперь больше не будут?.. 

Даже выражение появилось «справедливость переходного периода» (transitional justice), в отличие от той справедливости, которая положена «белым людям». Некий двойной стандарт прав человека – не навсегда, конечно, а лишь на время. Не буду отрицать позитивных сторон этого подхода: власти ослабляют сопротивление реформам, ситуация постепенно меняется к лучшему, отходя от опасной отметки. Плохо только, что когда этот период затягивается, «временные» двойные стандарты постепенно приобретают застывшие формы, а реформы превращаются в имитирование. 

Широко распространившаяся в последнее время эмиграция в Европу – это вполне объяснимое стремление граждан сразу перепрыгнуть в мир «евростандартов», не меняясь самим. Потому что измениться, стать европейцем по своему сознанию означало бы занять активную позицию в отношении нарушений собственных прав, не проходить мимо несправедливости. А это пока небезопасно. 

Рассказывают, что придя к власти, Ататюрк под страхом наказания запретил туркам носить фески. Народ поворчал и стал одеваться по-европейски. А вскоре, чтобы соответствовать одежде, стал сначала поступать, а потом и думать таким же образом. И в результате Турция за исторически короткий срок из средневековья стала европейской державой. Я не хочу утрировать, но природа стремится к соответствию формы и содержания…

Так что остается ждать, пока новый «старший брат» из Страсбурга вдолбит нашему обществу «евростандарты» сверху. Пора сменить наши папахи на европейские кепи.